КОПИТЕ СУММУ ДОБРА! Интервью с писателем Евгением Водолазкиным.

Сергей Судаков

директор НИИ нормальной физиологии РАМН, член-корреспондент РАМН, профессор.

"Методика делает человека устойчивым к проявлениям стресса"
Татьяна Клименко

помощник министра здравоохранения РФ, доктор медицинских наук, профессор.

"Методика учит преодолевать главные негативные эмоции человека"
Василий Мосин

Российский стрелок, заслуженный мастер спорта РФ, Олимпийский чемпион.

"Методика может применяться в любых случаях"

Писатель Евгений Водолазкин об одиночестве, психотерапии и сайтах знакомств.

Писатель Евгений Водолазкин об одиночестве, психотерапии и сайтах знакомств.

«Здесь будет музей-квартира», - подумалось, когда Евгений Германович Водолазкин, вняв моей настойчивой просьбе, довольно вяло стал показывать своё жильё.  Я не мог не попросить об этой экскурсии. Во-первых, не смотря на то, что уже почти 7 лет живу в Петербурге, по гостям ходил мало. Во-вторых, когда ещё представится возможность увидеть - как живёт живой классик русской литературы?!.

Мы познакомились года два назад. Я, не склонный к беллетристике, по совету приятеля, прочитал «Лавра». Закрыв книгу, мне очень захотелось, чтобы человек, написавший её, написал ещё пару слов - мне на титульном листе романа. Так мы и встретились: Евгений Германович, отэфирив на православном радио, любезно выделил пять минут, которые постепенно превратились в два часа (пока нас не выгнали «радисты») неспешной беседы. Далёк от мысли, что я увлёк Женю своим остроумием: говорил в основном он. Мы вместе с добрейшим батюшкой – молодым священником, его собеседником в эфире, слушали. Да, кстати, «Женя» - это не панибратство. Евгений Германович недвусмысленно дал понять, что другого обращения от меня он не потерпит. И до сих пор мои робкие попытки к компромиссу – оставшись на «ты», всё-таки прибегнуть к традиционному «имени-отчеству», заставляют его слегка морщиться, как от натянутой рифмы…
Как и положено великому русскому писателю, Евгений Германович вернулся из Парижа. Где его обидел не кто-нибудь, а президент Пятой республики, мсьё Макрон. Дело в том, что на книжном салоне Россия была особым гостем. На стенде собрался весь цвет нашего писательства. Женя должен был водить Макрона по экспозиции, и тот, вроде даже, как подтвердил. А потом – взял и не зашёл. Хотя на салоне был.

- Вот (непечатное слово)! – Евгений Германович грустно развёл руками. – Ты представляешь, поговорил с этой ужасной британкой… Как её?..

- Мэй.

- Вот именно! – Евгений Германович опустился на стул, я учтиво набулькал в рюмку настойку хозяйского приготовления. – Она его запугала! – Классик негодовал. -  Ладно – страна, государство. Его же писатели ждали.

- Да хрен с ним, давай о наших баранах поговорим. Чего на Макрона время тратить?..

Итак, мы сели на кухне и стали беседовать. У нас было не так много времени. Живой Классик предупредил, что в девять вечера у него фотосессия. Три раза нас отвлекали звонки. Звонили режиссёры, журналисты и чёрт ещё знает кто. Просили, что-то предлагали, уговаривали. Женя со всеми был крайне любезен. Но, в конце концов, любезно (по отношению ко мне) отключил телефон.

И вот о чём мы успели поговорить.

- Ты прекрасно разбираешься в истории. Причём, не в датах и цифрах, а в духе времени. Как ты думаешь, сейчас напряжение людей, их нервозность, стресс, больше, чем во «времена оны». В средневековье, например?

- Я думаю, что гораздо больше. Жизнь раньше была менее интенсивной. Если взять средневековье, то ведь в ту эпоху даже часов не было! Люди по солнцу определяли, что им делать: пробуждаться, обедать, ложиться спать. Это в последние века началась такая свистопляска и время стало вмещать гораздо больше, чем прежде. У людей была трудная жизнь – чисто физически. Люди были худые, потому что не хватало еды. И у них были проблемы более приземлённого свойства. Для тонких чувств было меньше возможностей. Истерики и всё прочее – это ведь феномены нового времени.

- От сытости?  

- От сытости, от хорошей жизни. У меня есть интересная статистика по заключенным ГУЛАГа. Случаев суицида было не так много. И те, кто в конце концов покончили с собой, в лагере держались. Они свели счёты с жизнью позже, уже выйдя на свободу. А тогда за колючей проволокой не было возможности сосредоточиться на негативных мыслях, надо было выживать. Так же и в средневековье. Ты знаешь, в то время было наградой накормить обедом. И это было значимое поощрение!

- Ну, да. Как на княжеском пиру или угощение от знати простолюдинам.

- Совершенно верно. Строго говоря, было не до баловства в сложные моменты истории. Я сейчас специально пытаюсь вспомнить летописи или хроники, где бы говорилось, что кто-то закапризничал - и не могу. Такого не было!

Бабушка моя рассказывала – время не средневековье, конечно, начало 20-го века,  но всё же, показательно. Они ездили из Петербурга в Тотьму, к деду. Садились обедать в полной тишине. За столом после молитвы не должно было быть разговоров. Она однажды села за стол с плюшевым мишкой – Тедди Бером – так дедушка вырвал его из рук и выбросил.  «За столом надо есть!» Как-то начала хныкать во время обеда, капризничать. Дед её спрашивает: - Почему ты не ешь? – Горячо!
Он отвечает: - Ветер под носом есть. Дуй! – и опять молчание за столом. Вот такой, я бы сказал, переходный период от средневековья  к нашему времени. Но очень показательный. Жизнь была непростой. И люди баловства не понимали.

- Ты считаешь нервные расстройства баловством? 

- Нет. С точки зрения прежней – да, баловство. С точки зрения сегодняшней – нет.

- Ситуация поменялась?

- Да, безусловно. Мы ещё лет десять назад смеялись над американцами, которые после каждого чиха бегут к психоаналитку. Сейчас я понимаю этот институт. Мне лично он не нужен, потому что я, как православный человек, на исповеди получаю условно говоря, м-м-м…

- Сеанс психотерапии?

- Сеанс психотерапии. А вот человек сугубо светский, не исповедующийся и не причащающийся, он ничего подобного не получает. Я считаю, что институт психотерапии – это ответ на то, то происходит. Люди стали ужасно нервными.

Каждое время даёт свои формы лечения. Сам я никогда не обращался к помощи психотерапевтов. И не только потому что верую в Бога. Я считаю себя достаточно устойчивым. И, кроме того, достаточно развитой персоной, чтобы справляться самому с проблемами…

- А у тебя возникают?

- Возникают. Но я их решаю за письменным столом. Когда-то Лихачёв сказал, что писатели (в частности, речь шла о Достоевском) пишут о том, чего боятся. Это на мой взгляд в первую очередь относимо к Гоголю. У Гоголя ведь не было внешних таких уж сильных драм. Он на царскую стипендию девять лет благополучно жил в Италии, в Риме. Но, этот ужас смерти, который он испытывал, он отражается даже в самых весёлых его вещах.

- Ты имеешь в виду страх смерти, или страх летаргии?

- У него и это было. Он боялся, что его похоронят живым. Но в целом у него был страх перед неизвестностью смерти. Вспомни «Старосветских помещиков». Это – великая вещь, просто одна из вершин мировой литературы. Описываются, два придурка, в нынешней терминологии прорехи на человечестве..

- Почему так жёстко. Просто старые люди. Вполне бюргерская идиллия… Просто в те времена не было туризма. Чем сейчас занимаются все состоятельные пенсионеры…

- Я утрирую, конечно. Они живут в таком маленьком раю. Рай, потому что - сад возле их домика. Рай, потому что там нет времени.

- …там есть всё, что нужно для жизни – еда, наливки.

- Точно. Еда, наливки. И разговоры идут только о еде и наливках. О пампушках, пундиках, варенниках. «А что вы, Афанасий Иванович, будете на обед? Что будете на ужин? За ужином обсуждают, что на завтрак будет.  А когда время циклическое, значит, его нет, его просто нет. И вдруг умирает Пульхерия Ивановна. И то, что было райским садом оборачивается декорацией, в которой пробили огромную дыру, и оттуда свистит могильным холодом ветер. Пульхерия Ивановна уходит, и остаётся Афанасий Иванович один. Вот он, ужас Гоголя.

- То есть, ты свои страхи разрешаешь на бумаге?

- Я думаю, что не только я. Полагаю, что так поступает любой писатель, который не пишет триллеры или «лавбургеры», а условно относится к серьёзной литературе. «Условно» - потому что для одного серьёзное – одно, для другого – другое.

- А как же Стивен Кинг? Мастер триллера не скрывает, что описывает собственные ужасы?..

- У него ужасы какого-то невысокого порядка.

- Ну, извини. Какова культурка, таковы и ужасы…

- Согласен. Все мы боимся смерти. Это основное, чего мы боимся. В том или ином виде. Для меня это очень значимая тема. Вот тебе рассказ о психологии. Не смотря на то, что у меня в роду было много священников, я был некрещёным. На моём этапе семья абсолютно потеряла интерес к этой сфере. Была вполне советской семьёй, не атеистами, не безбожниками, просто мы были людьми, которым это было неинтересно. Я крестился лет в шестнадцать. Потому что смерть открылась мне между четырнадцатью и пятнадцатью. Когда человек открывает своё новое тело, выходя из ангельского образа во взрослую оболочку. Я, конечно, знал, что смерть существует, но считал, что она касается не меня. И что это личная неудача тех, кто умер. А тут вдруг понял, как говорил Бродский, «куда лежит курс». И у меня это была первая депрессия в жизни. Я не депрессивный человек, но тогда у меня началась подростковая депрессия. От ужаса, но не перед смертью, что меня не будет. А от того, что всё бессмысленно: всё, что я делаю, всё, что я учу…

- …Всё это конечно?

- Да. И тогда я крестился… С крещением это прошло. Впоследствии я читал много мемуаров и я видел, что понимание смерти к людям приходит между четырнадцатью и шестнадцатью годами. Так было, в частности, с Лихачёвым.

- А вы с ним об этом не говорили?

- Нет, мы с ним об этом не говорили. Но после его смерти, я редактировал воспоминания о нём. В частности, воспоминания Лидии Михайловны Лотман. Это сестра Юрия Михайловича Лотмана. (Крупнейший советский литературовед и культуролог. Г.Я.) Она вспоминает, как в блокаду они с Лихачёвым сидели ночью на крыше Пушкинского дома, сбрасывали «зажигалки», которыми немцы бомбили Ленинград. И там, на крыше они стали разговаривать – кто и когда «открыл» смерть. И Лихачёв признался, что открыл смерть в 14-15 лет. И она ответила, что с ней это произошло в том же возрасте. И вот это «открытие смерти» становится первым кризисом в жизни человека.

- Ты сказал, что и у тебя это было первым кризисом. Были и другие?

- Да, вторая депрессия имела вполне конкретные причины. Один из членов нашей семьи был серьёзно болен, и это на меня страшно подействовало.

- То есть, ты стал бояться не только смерти, но и промежуточного состояния – болезни?

- Для меня неблагополучие моих родных хуже смерти, моей, личной.

- Хорошо. Отойдём от вопросов смерти и депрессии. Сейчас так много информационных каналов: соцсети, приложения в телефоне, форумы по интересам. Ты едешь в метро,  а на связи – весь мир. И, тем не менее, проблема одиночества становится только острее. Почему? 

- Я думаю, что одиночество – категория персональная, а не социальная. Тот, кто чувствует недостаток коммуникаций, как сейчас принято говорить, - так это его личные демоны. Вот смотри: я веду очень замкнутый образ жизни. Я почти никуда не хожу, кроме обязательных вещей, куда я должен приходить. Это как социальные обязательства…

- …ну, ты ездишь по всему свету, пусть и в рамках социальных обязательств, - какая же это замкнутость?

- У меня нет личного общения почти. Мои друзья – это моя семья. Моя жена и моя дочь. У меня есть люди, ради которых я могу сделать очень многое. Я им помогаю, они мне, когда нужно помогают. Но мы не встречаемся уже много лет. Я встречаюсь с массой людей. У меня еженедельно встречи с читателями. Но это встречи – не личные. В них нет личного момента.

- А со священником?

- Со священником – это общение не со священником. Это общение с Богом. У Лескова в «Несмертельном Головане» у Голована спрашивают, ты в церковь ходишь? Он говорит, да, при попе Иване исповедуюсь Богу. Я знаю очень многих людей, которые прекратили общаться с миром. Есть, например такие писатели, которых никто не видит, о жизни которых никто не знает. Но это – немножко игра. Они нигде не бывают, скрывают свои фотографии…

- Интрига?

- Интрига, да. Хотя есть те, кто делает это вполне искренне. Например, гениальный Патрик Зюскинд. Который ни с кем не встречается. А если встречается и здоровается, то тут же бежит мыть руку. Ну, у него это фобии какие-то…

- Или, Сэлиднжер.

- Да, или Сэлинджер. Или, Гончаров в последнее десятилетие своей жизни, когда он жил на Моховой и просто заперся в своей квартире. Но! Я к чему говорю: я не считаю себя одиноким, потому что я не хочу менять этого положения. Точнее, у меня нет потребности его менять. Одинок – это тот, кто осознаёт себя одиноким. Есть куча людей, у которых огромный круг общения, а они продолжают говорить, что они одиноки, что это не то общение, что оно недостаточно душевное…

- То есть, тоже игра?

- Да, перед самим собой. Как и у тех, кто любит смаковать своё одиночество. Я почти ни с кем не общаюсь. И не одинок. Вот моё объяснение: человек столько накапливает с течением жизни, что внешний мир он получает уже изнутри. И ему не нужны уже внешние впечатления. У него их достаточно. После какого-то возраста. У меня это после сорока началось. У меня была масса друзей, приятелей. Я очень любил общаться в юности. Но после сорока это ушло. Причём, ушло не театрально, мол, вот я закрылся. Нет. Я продолжаю вести очень интенсивную социальную жизнь. Хотя бы потому, что когда я подписываю договор с теми или иными издательствами, там прописано, что я обязан появляться на всех основных мероприятиях. Особенно это строго с американскими или британскими издателями…

- Ну, ведь мы встречаемся с друзьями не только для развлечения. С близкими друзьями мы общаемся просто потому, что мы их любим, что мы скучаем по ним. Что они вроде камертона, по которому можно понять – так ли мы звучим…

- Да. Это так. Более того! Знаешь, когда раз в пять лет мы случайно встречаемся, то я испытываю огромную радость. При том, что у меня не было целенаправленного желания встречаться, но при встрече я радость испытываю. Но человек идёт к конечному одиночеству своему. Мне очень понравился ответ Горбачёва на глупый вопрос журналиста – помнишь, перед пресловутым миллениумом была такая истерия? Так вот, Горбачёва спросили: как вы собираетесь провести третье тысячелетие. Он ответил: преимущественно в гробу. Хорошо сказал, правда?
Возвращаясь к Гоголю, мне кажется, что его страшило это одиночество. Посмертное. При том, что он был православным человеком. И, наверняка понимал, что это – не одиночество, просто жизнь в другом качестве.

- Может быть, его больше страшила неизвестность?

- Для меня это загадка. Я пытаюсь её разгадать. Гоголь остаётся для меня большой загадкой в отличие от многих других писателей. Он всё время думает о смерти. Он даже не произносит это слово. У него был мистический страх. Связанный не с его жизнью, а с тем, что же будет после жизни. Он даже не произносит слово «смерть». Помнишь кошечку в «Старосветских помещиках»? Предвестницу кончины Пульхерии Ивановны? Так вот Гоголь котов боялся всю жизнь! Его страшила эта двойственность, потусторонность кошек. Вообще, у Гоголя были огромные трагедии, но они все происходили в его сердце. Есть писатели как, например, Достоевский. Очень глубокий человек. У него хватало внешних драм. Он стоял на эшафоте.

- Сервантес…

- Да Сервантес. Калека, по сути. А были люди, как Гоголь, у которых были внутренние драмы.  И эти трагедии были подчас покруче реальных.

- В православной традиции есть понятие благодати. Что это? Гармония с окружающим миром? Гармония с Богом?

- Благодать – это снисхождение Духа Святого на человека. Это то, к чему следует стремиться любому верующему. В этом, собственно, и заключается смысл христианского бытия.

- Есть ещё одно понятие – благость. Разумеется, это не «благодать», но слова однокоренные. Наверняка они сочетаются. Как?

- Благость – это состояние покоя и гармонии. Устойчивое выражение – «благостный старец» - человек, который отошёл от жизненной суеты и познал спокойствие и радость общения с Богом, с природой, со всем сущим. Ты же понимаешь, что очень многое зависит от контекста. Например, «благостное состояние» может означать самоуспокоенность, комфорт, прежде всего, телесный. «Благостное отношение» - несерьёзное отношение к важным вещам, иногда, к опасности. Тогда возвышенный смысл слова теряется.

- Безусловно. Но если мы говорим о православных понятиях, можно ли назвать «благостью» состояние внутреннего покоя, и, как следствие, ступеньку к благодати, как  к высшей форме нашего бытия?

- Благодать, как Воля Божья может сойти на человека в любой момент его жизни. Даже в самый суетный или тяжёлый. Но, наверное, ты прав, если речь идёт об осознанном, постепенном поиске благодати. Благость, таким образом, становится той ступенькой, которая ведёт к благодати.

- То есть, в хорошем смысле, благость – отказ от суеты, стресса, бессмысленных переживаний?

- Да.

- Психоэмоциональное напряжение людей колоссально выросло в последние годы. С чем оно связано с динамикой времени или с тем, что у людей нет опор? Как, например, у тебя – вера и письменный стол…

- Я думаю, что есть причины чисто исторические. Была благополучная советская жизнь. С убогой, но всё-таки идеологией. Что рано или поздно дойдём до коммунизма. Что всё хорошо. Недавно стоял в очереди и вдруг услышал: «Совсем о рабочем классе не думают!» Такая экзотическая фраза по нынешним временам. Сказавший её человек продолжает жить в той реальности, в которой о рабочем классе кто-то должен думать. Меня эта фраза потрясла, честно говоря.

- Ты считаешь, что не надо думать о рабочем классе?

- Конечно, надо. Точно так же как о домохозяйках, преподавателях, врачах… Знаешь, Михаил Кураев (Известный писатель и сценарист – Г.Я.) как-то написал, что его друг из ленинградского Союза кинематографистов очень хотел телефон. У него не было, а в те годы было безумно сложно получить. Будучи, как и многие представители интеллигенции, антисоветского настроя, он, преодолевая отвращение, пошёл к главному телефонному начальнику Ленинграда и сказал тому:
- Партия с особым вниманием следит за кинематографистами. Поэтому мне нужен телефон.

А начальник ему отвечает: - Партия с особым вниманием следит за ВСЕМИ!

Возвращаясь к нашему разговору. Раньше была иллюзия защищённости. А защищён никто не был. Помнишь «Одиночество в сети» Вишневского? Вот феномен, о котором ты говоришь. Человек одинок, он ищет кого-то в сети. Но я не уверен, что это спасение.

- Почему? 

Если он не может найти кого-то рядом, то его общение с кем-то там иллюзорно. Вообще непонятно: кто на той стороне находится? Может, это автомат? Может говорящая собака?

- Сейчас есть такое популярнейшее явление.  Сайты знакомств. Я не футуролог, но полагаю, что лет через пять это станет не просто нормой. А основным социальным способом найти себе партнёра. Причём, не только сексуального.

- Почему ты так думаешь?

- Потому что, это не только модно, но и удобно. Не надо тратить время на поиск, не надо надеяться на судьбу. Задал в параметрах поиска, «до 30, цвет глаз карий, рост не меньше 160, без вредных привычек» - и готово! Тебе база данных вывалила, скажем, 17 кандидатов, причём, как пишут муниципальные чиновники, «в шаговой доступности». То же самое и для поиска друзей: «Образование не ниже среднего, коллекционирование марок, любимый писатель – Водолазкин», к примеру…

- Этого не надо бояться. Так же, как не надо бояться электронных книг. Единственное, что надо быть готовым к разочарованиям. Повторюсь, непонятно, кто там, на другом конце Интернета…

- Слушай, ну когда мы с тобой, предположим в баре, подвыпив, видим симпатичную девушку, мы гораздо более уязвимы перед разочарованием, согласись. Приглушённый свет, влияние алкоголя… А тут – полный ассортимент. «Я на пляже. Я в офисе. Я и котик. Я качаю жопу в спортивном зале, я участвую в квесте «Весёлый мясник». Я не говорю уже об интимных снимках, которые НАСТОЛЬКО дополняют картину, что об разочаровании и речи быть не может.    

- Если изображения соответствуют реальности, то у меня никаких внутренних возражений нет. Я вообще очень толерантный человек. Новое всегда пугает. А потом оказывается, что это те же, старые модели отношений, просто трансформированные современными инструментами. Почему нет? Я не большой знаток Интернета, у меня есть сайт. Но я им не занимаюсь. Его делает очень хороший человек, я с ним даже не знаком. Он всё правильно и достойно пишет.

Но я периодически вижу в сети какие-то объявления о знакомствах. Так, увидел объявление от девушки: «Меня зовут так-то. Столько-то лет. Любимая книга – роман «Лавр». Гляжу – это православный сайт. То есть и место поиска, и пристрастия характеризуют человека – ищу для серьёзных отношений. Я показал жене, говорю, посмотри, какая хорошая девушка…

- …любит роман «Лавр».

- Любит роман «Лавр» (смеёмся).

- Как ты думаешь, психоэмоциональное напряжение будет и дальше расти в обществе? И какой выход оно найдёт? Война, революции?.. Стресс ведь не может быть вечным.

- Да, война это очень реальный выход, к сожалению. То, о чём ты говоришь, мне кажется очень важным. Я об этом много думал. В частности, в романе «Авиатор» я пишу, что к революциям и катаклизмам ведут не какие-то глупости марксистские, вроде, производственных отношений, а людская злоба. Слишком сильно это психическое напряжение, слишком много злобы скопилось в людях. Когда мне говорят «Что делать?», я отвечаю «Срочно растить сумму добра. Это можно делать только в себе. Мне говорят: «Это утопия», я говорю, - это не утопия. Это гораздо реальнее, чем вы думаете.

- Как гигиена?

- Как гигиена душевная. Утопия – это пасти народы. Утопия – это прийти и сказать: Делайте то-то и то-то, я вас научу. Как там у Галича, «И каждое слово его миллион, и каждый шаг – миллион». На самом деле это – жуткая утопия. Ты ничего не улучшишь. Ничего. Работать надо с душой человеческой. Там все начала и все концы по большому счёту.

- А как работать?

- На мой взгляд есть два института…

- Церковь, и?..

- Литература. Церковь и литература. Может быть, школа ещё. Они стоят на персоналистических позициях. Потому что христианство – это персоналистическая религия. И литература, если это настоящая литература, она пишет не о людях. Она пишет о человеке. И для меня это совершенно очевидно, что это – самая реалистическая позиция – персонализм. Потому, что если ты крикнешь что-то десяти тысячам человек, ничего не изменится. Но если ты растишь в себе какое-то доброе зерно, если ты распространяешь какой-то свет, который ты сам в себе зажёг, этот свет скорее зажжёт соседние души.

- Как зажечь в себе этот свет?

- Всё очень просто. Матом не обкладывать соседа. Поговорить со своим ребёнком. Не обругивать жену. Добродетель начинается дома. Если к тебе обращаются с просьбой помочь, и если  ты чувствуешь, что не надорвёшься – помоги. Например, меня сейчас завалили просьбами порекомендовать издательствам. Приходят письма, люди ждут меня после выступлений, звонят.

- Молодые литераторы?

- Да. Например, приходит письмо: «Прочтите, пожалуйста, мой роман об инопланетянах» Я отвечаю: инопланетяне мне не близкая тема. Причём не раз и не два такие письма приходили, с инопланетянами. Один автор на отказ мне ответил: «В вашем нынешнем положении у вас есть социальные обязательства!» - «Перед инопланетянами?», спрашиваю. «Нет, перед начинающими авторами».

- И правильно говорит!

- И правильно говорит, конечно! Поэтому приходится читать. Мало того, пришёл мне хороший роман парня из Москвы, и я порекомендовал его издательству.

- Об инопланетянах?

- Нет, не об инопланетянах. О коте. Мне как-то сказал редактор «Знамени» Чупринин, прекрасный критик: «Женя, не бухтите. Мне в своё время казалось, что 12 тысяч членов Союза писателей СССР это много. А сейчас знаете, сколько народу в России позиционирует себя писателями? 700 тысяч!» То есть, каждый, кто повесил на «Проза.ру» свою вещь. А кто его опровергнет, что он – не писатель? Он, формально говоря, такой же писатель, как и все остальные. Другое дело, что его никто не читает. Читают, условно говоря, 20-30 человек. И мне Чупринин говорит: «Будьте счастливы, что вы входите в эту двадцатку, что вас читают, что вы востребованы». А я что? Я счастлив. Хотя это принимает, порой, причудливые формы. Звонят мне с одного телеканала: «Скажите, как правильно – «шпрот» или «шпротов»? Я спрашиваю: это, что – социологический опрос? «Нет», - отвечают. «Мы как раз обсуждаем эту тему. Нам надо сослаться на вас». Я отвечаю: ссылаться, вообще-то, надо на словарь. Знаешь, что они мне ответили? «Словарь нам не подходит. У вас высокий уровень медийности. А у словаря - нет».  

- Итак, не ругай никого и старайся помочь?

- Именно так. Это лучшее направление к счастью.